Близость рудников и золотых приисков сыграла роль в том, что Семипалатинск 30-х годов прошлого века был центром культурной и технической жизни в Казахстане. Поэтому нет ничего удивительного в том, что именно там образовался Семипалатинский геологоразведочный техникум и именно он стал базой, на которой в 1934 году возник первый технический вуз Казахстана Горно-металлургический институт.
В 1937 году произошла очередная реорганизация управления горной промышленностью Казахстана, и Г.Д. Лухтанов получил назначение в город Алма-Ату в качестве окружного маркшейдера Алматинского горного округа, состоявшего сначала в системе Горнотехнической инспекции Наркомугля, а затем в НКЦМ (Народный комиссариат Цветных металлов).
Съездив на разведку в новый город, отец не похвалил Алма-Ату, ему показалось, что город слишком… сырой и дождливый. Впрочем, в семье на это особенно не обратили внимания и переезд состоялся. Перед Григорием Дмитриевичем стал выбор: продолжать работу в инспекции, где шли бесконечные реорганизации, или переходить в Казахский Горно-металлургический институт, куда его приглашали.
Педагогика пересилила, всё-таки сказывались годы юности, когда он был помощником учителя, а потом учился в Учительской семинарии. Ему нравилось быть воспитателем. Перебравшись в Алма-Ату, он перешел преподавателем на кафедре геодезии в КазГМИ, с 1938 года по совместительству (его не хотели отпускать в инспекции), а с осени 1939 года уже на постоянную работу.
Горный, КазГМИ, Казахский горно-металлургический институт… Эти слова были мне знакомы с самого раннего детства, с того времени, как я себя помню, наверное, с 1939 года. Там работал отец и вся его жизнь, а значит и жизнь всей его семьи была связана с этим институтом. Приходя с работы, отец делился новостями с матерью, и мы с сестрой тоже были в курсе, хотя не особенно интересовались и, естественно, мало что понимали. Запомнились лишь некоторые фамилии его сослуживцев. Отец жил своей работой, без преувеличения можно сказать, что подготовка кадров для горной промышленности, а если более конкретно, маркшейдеров, была целью его жизни. Его студенты были его детьми, он их пестовал и жил их жизнью.
В 1940 году Григорию Дмитриевичу присвоили звание доцента, и тогда же, с октября этого года он стал заведовать кафедрой геодезии. До самой своей смерти в 1959 году он бессменно работал на кафедре геодезии, которая то совмещалась с кафедрой маркшейдерии, то разъединялась. Учитывая специфику Горного института, кафедра готовила будущих маркшейдеров, и Лухтанов числился руководителем специализации «маркшейдерсое дело» (см. Справочник маркшейдера. Москва. 2 том. 1955 год. Стр. 867).
Долгие годы институт располагался в неказистом двухэтажном здании по улице Ленина, 79, (теперь Достык) между улицами Артиллерийской (Курмангазы) и Головным арыком (теперь пр. Абая). В 30-е годы прошлого века страна не могла позволить себе грандиозные стройки, по слухам, здание было срочно перестроено (или переоборудовано) из разобранного заезжего дома Балхашского медеплавильного комбината (в тридцатые годы стройка этого комбината была всесоюзной и гремела на всю страну, то есть была «на слуху»). Иногда здание института называли «Дом с шарами» - бетонные шары в моде того времени «украшали» парапет парадного входа. Нынешнего проспекта Абая тогда не было и в помине, была дорога, идущая вдоль южной стороны Головного арыка. Здесь кончался город, а арык, сохранившийся и поныне, служил границей. Правда, несколько далее к западу уже стояло здание Сельхозинститута и в 1953 году почти напротив Горного института началось строительство здания Партшколы. Примечательным, особенно для студентов Горного института был перекрёсток проспекта Ленина и Головного арыка («Головнушка»), где находился своего рода базарчик, стояли разного рода забегаловки, была пивнушка, и студенты в перерыв бегали туда перекусить чебуреками или ливерными пирожками.
Горная промышленность для Казахстана значила очень много, и на бумаге уже существовал проект нового гигантского корпуса института, большого, длинного, но высотой не более чем в три этажа. Этот сверток-эскиз нового здания долго валялся у нас дома, и мы, дети, тоже любовались им, мечтая о том времени, когда вся Алма-Ата застроится и станет большим и красивым городом. Было несколько обидно, когда приезжие из других городов с удивлением говорили: «Так ваша Алма-Ата это же большая деревня!» Милые годы той чудесной поры, когда Алма-Ата была по-деревенски тихим городком и как мы были наивны, не представляя в какое безумное столпотворение гигантов зданий, толп людей и стада газующих автомобилей превратится она в XXI веке.
В 1940-е годы на обширном дворе института, занимавшем два квартала по обе стороны улицы Ленина, располагались подсобные помещения и в том числе два небольших одноэтажных барака, в одном из которых размещалась кафедра геодезии и маркшейдерии, а в другом – кафедра рудничного транспорта. Там же, по двору была проложена узкоколейка, имитирующая подземный рельсовый путь. В конце двора стояла большая конюшня (конечно, с лошадьми), задней стороной выходившая на улицу Пушкина. Лошади использовались для хозяйственных нужд и были почти единственным видом транспорта. Иногда конные брички выделялись работникам института для личных нужд, например, для перевозки урожая с огорода. Как-то придя с работы, отец смеялся, что сотрудница с его кафедры Марья Борисовна написала в заявлении дирекции института: «Прошу выделить мне для перевозки мебели пароконную лошадь». На что мать парировала: «Ну да, ты же деревенский, а Марья Борисовна чисто городская». К 1950 году конюшня исчезла (была переоборудована, тогда берегли и использовали любые хибары).
Из своего детства хорошо помню, как в 40-е годы за отцом к дому летом подкатывала конная пролетка, (почти карета, в которой иногда ездили и мы, дети, с матерью) отец проводил летнюю геодезическую практику под горой Веригиной (ныне Коктюбе).
В городе было совсем немного асфальтированных улиц, да и то только в самом центре (Дзержинского, Сталина, Гоголя, Ленина, Фурманова), и проезд по этим участкам для конного транспорта был закрыт (чтобы подкованными копытами не портили асфальт). Поэтому здесь висели запрещающие знаки: нарисованная в круге голова лошади. Все было почти по-деревенски просто, никакого асфальта во дворе даже в начале 50-х годов.
В 1951 году был построен 2-й двухэтажный корпус более современного вида, но все равно помещений не хватало, часть аудиторий и даже административные кабинеты ютились в соседнем квартале через дорогу (на месте, где теперь стоит многоэтажная гостиница) в небольших двухэтажных домиках, построенных хозяйственным способом, то есть силами студентов и лаборантов. За убогость отец, работавший в институте, называл их курятниками. Там же было общежитие и студенческая столовая. Другое, двухэтажное здание общежития стояло на улице Калинина и Мира. В годы моей учёбы в 1952 -1957 годах иногда из-за отсутствия зрителей администрация оперного театра обращалась к студентам с просьбой прийти на спектакль совершенно бесплатно (чтобы хотя бы относительно заполнить пустой зал), и кое-кто из деревенских парней впервые в жизни смотрел балет или слушал оперу.
С началом Великой Отечественной войны в Алма-Ату стали прибывать эвакуированные специалисты с западной части страны. Из Харькова приехал профессор Б. П. Остащенко-Кудрявцев (астроном и геодезист). Это был старый преподаватель отца из Харьковского геодезического института. Вальяжный, с брюшком, типично украинского типа господин, знающий себе цену и чувствовавший себя настоящим барином. Отец его страшно уважал и тут же уступил ему место заведующего кафедрой, за что мать корила отца, говоря, что всю работу на кафедре продолжает вести он один. Даже называла приезжего профессора свадебным генералом, что мы с сестрой никак не могли понять: при чём тут свадьба, да ещё и генерал. Но отец вовсе не обижался, говоря, что хозяйственные дела на кафедре, как и преподавание и воспитание студентов, приносят ему только радость, что касается Бориса Павловича, то он ему дорог, так как связан с воспоминаниями о его юности в годы учёбы в Харьковском институте. «Он же плавал на знаменитом ледоколе «Ермак», - рассказывал отец, - заведовал Пулковской обсерваторией». Разинув рты, мы с сестрой пытались представить себе все эти события. Про «Ермака» и ледовые плавания мы кое-что знали. Так что знаменитый профессор и его ученик на всю жизнь остались друзьями и переписывались до самой смерти. У них была замечательная дочь – романтическая особа, прекрасная художница, и мы были в неё влюблены. Как-то на день рождения сестры она подарила ей собственного изготовления альбом со стихами на немецком языке о прекрасной Лореляй. Она же его оформила чудесными рисунками в цвете. Всё это так шикарно смотрелось, что мы его бесконечно рассматривали, не выпуская из рук.
В те военные годы вместе с другими семьями сотрудников института сажали картошку на выделяемых участках, сначала за железнодорожной станцией «1-я Алма-Ата», а потом в горах, в вершине Широкой Щели. Почему-то Остащенки начинали с выращивания «веничков» - так называли просо (все украинцы сеяли эти «венички», говоря, что они урожайные). Хорошо запомнилось мне хождение к ним в гости в квартиру на втором (а может, на третьем) этаже «профессорского» дома на улице Фурманова и Маметовой (он и сейчас стоит там, и до сих пор в нем живут еще кое-кто из детей и внуков тех эвакуированных в начале 40-х профессоров). Жена профессора Ольга Николаевна Кудрявцева была известным украинским скульптором. Очарованная экзотикой азиатского края, она взяла себе на воспитание мальчика из казахского аула, любившего лепить глиняные игрушки (ванна в их квартире была до краёв заполнена красной глиной). Так Наурызбаев стал первым казахским скульптором, автором известного памятника Абаю в Алма-Ате. Тогда еще молодой человек, он иногда заходил к нам в гости. Из огородных историй тех лет помню, что профессор Шлы-н пытался рационализировать копку грядок под картофель, запрягая в плуг своего сына – крепкого парня лет 18 (мать моя возмущалась).
Другим другом Григория Дмитриевича был приезжий из Москвы ещё с 30-х годов профессор П. А. Рыжов, написавший большую монографию под названием «Геометрия недр», книгу, не столько практического значения, сколько теоретическое научное размышление, благодаря которой он стал живым классиком маркшейдерии. Тогда же, до 42 или 43 года на кафедре преподавал очень известный московский профессор-геодезист Келль. Из рядовых помню доцента Курова и преподавателя Самойлова.
Институт долгие годы готовил специалистов трех профилей на трех факультетах: геолого-разведочном, металлургическом и горном (здесь же учились и маркшейдеры). В разные годы с 1940 по пятидесятые работали профессора, доктора наук: А.Бричкин, Попов, А.Гескин, Х.Аветисян, В.Стендер, Е,Шлыгин. Из доцентов можно отметить В.Фаворского, П.Кулибабу, А.Карташова, В.Гуцевича, В.Монича, Н.Старкова (зав кафедры математики), Б.Лебедева, В.Бутова.
Интересным человеком и оригиналом был доцент химии Бутов, писавший стихи и поэмы на философские темы. Одна из его поэм была посвящена человеку, как феномену и в то же время уроду природы, создавшей его себе на погибель. Одна из запомнившейся мыслей той рукописной поэмы была в том, что человеческий мозг – это ненужная и даже вредная мозоль на теле высшего существа природы. Уже тогда автор предвидел в человеке разрушителя земли. Как ни странно, поэма ходила по рукам, ею зачитывались, но удивительно то, что Бутова потаскали по парткомам, но не осудили и не дали срок, как было принято в те годы. Так я запомнил эту историю, будучи мальчишкой 10 лет и, возможно, не слишком точно излагаю (отец приносил поэму домой, и мы все смеялись, читая ее).
В годы войны директором института был блестящий руководитель (и любимец студентов) Михаил Карпович Гришин, бывший начальник Главцинксвинца в Москве, до этого работавший директором то ли Текелийского рудника (тогда он только строился, и там работал мой старший двоюродный брат Вячеслав – сын Федора, тогда ещё почти подросток), то ли Чимкентского свинцового завода. После Гришина директором стал Израель Яковлевич Брук, а в 50-е годы – Байконуров.
С началом войны началась всеобщая мобилизация мужского населения. На фронт взяли даже директора института, талантливого молодого преподавателя кафедры геодезии Шапиро, моего дядьку Федора, работавшего лаборантом там же (рядовые, оба они вскоре и погибли в боях) и многих других. Отца оставили (как тогда выражались, дали «бронь»), как незаменимого в подготовке кадров горных инженеров, так нужных и в годы войны. Казахстан давал почти весь свинец для фронта и много цветных металлов, так нужных для изготовления снарядов, танков, самолётов и прочего вооружения. Но военные занятия в полевых условиях преподавателей проходили постоянно. Среди населения Алма-Аты тоже проводились учения с маскировками, завешиванием окон и т.д (электрического света катастрофически не хватало, по вечерам сидели с коптилками и все, включая старух, умели добывать огонь с помощью огнива и крысала).
Любое горнорудное предприятие, угольная шахта, карьер не могут работать, не имея планов, карт, графической документации. Для составления карт нужна основа, привязка к системе координат и для этого необходимо иметь опорную сеть – точно определённые на местности геодезические пункты. Созданием её в основном способом триангуляции занимаются квалифицированные специалисты геодезии. Геодезисты и топографы занимаются не только составлением карт, без них не обходится ни одна крупная стройка. На шахтах и рудниках своя специфика геодезических работ, ею занимаются маркшейдеры. Передача координат в подземные выработки (ориентировка), определение параметров сдвижения горных пород – это самые сложные вопросы стоят на любой шахте, на любом руднике.
Григорий Дмитриевич, занимаясь педагогической работой, никогда не бросал и производственных работ на рудниках и, как правило, посвящал этому свободные летние месяцы, а иногда приходилось прихватывать и осеннее время. В основном это было создание геодезических опорных сетей или определение параметров сдвижения горных пород под влиянием подземных разработок. Последняя тема имеет большое значение для безопасности работ на рудниках. И она же, эта тема была и в основе кандидатской диссертации Лухтанова.
В годы Великой отечественной войны рудники работали с удвоенной интенсивностью. Стране требовались не только цветные металлы, но и золото, как валюта. Особо остро стоял вопрос добычи вольфрама и молибдена, так нужных для брони танков и самолётов. Открывались новые рудники, даже крохотные, считавшиеся до сих пор нерентабельными, например рудник Кокколь на Алтае под самой Белухой (в разведочной партии ещё в 30-х годах там работала моя тётя Зинаида Дмитриевна Лухтанова). Добыча почти кустарным способом велась и в горах Алма-Аты под вершиной Талгара и пика Орджоникидзе. В условиях, когда многие рудничные специалисты ушли на фронт, вопрос проведения капитальных маркшейдерских работ на предприятиях стоял особенно остро. Видимо, поэтому были востребованы и преподаватели, имеющие практические навыки работы (ими обладали далеко не все). На моей памяти командировки отца в летние сезоны на золоторудные прииски близ Нарынкола (рудник Джар-Кулак), в Текели в 42 году, который только начинал строиться (отец производил триангуляцию «Текелистроя»), на Ачисайский полиметаллический комбинат. В 1946-1952 годах в летние месяцы он проводил геодезические и маркшейдерские работы на руднике Актюз в Киргизии, в 1953 на Ачисае и в Миргалимсае (Кентау). В 1956-1958 годах на Зыряновском свинцовом комбинате. Одновременно проводил геодезические работы и консультации на строящейся Озёрной ГЭС в горах под Алма-Атой. Эти договорные работы имели большое значение для КазГМИ, так как предприятия отчисляли деньги за них в кассу института. Во всех работах выручал уникальный инструмент, имевшийся на кафедре: редукционный теодолит Босхард цейсс редта, полученный из Германии ещё до войны в обмен на поставляемую из СССР пшеницу. Отец буквально трясся над ним и не выпускал из рук при перевозках (ездили в кузовах грузовиков). Энергия Григория Дмитриевича зашкаливала. Беря договорные работы на производстве (к этому обязывало руководство института), отец почти всегда привлекал к ним студентов, приучая к настоящей работе. На месте организуемого лагеря работа кипела. Первым делом организовывался быт: кухня, спальные места, места отдыха, туалет и т. д.
У Григория Дмитриевича Лухтанова была своя методика преподавания. Он буквально диктовал темы, давая возможность студенту успеть все записать и сделать необходимые чертежи и схемы. Каждый такой конспект был своего рода хорошо и доходчиво изложенным учебником и в то же время пособием и руководством в дальнейшей работе. Часто во время лекции отец отвлекался, рассказывая о случаях из своей богатой практики, и при этом любил пошутить, что всегда хорошо воспринималось слушателями.
Григорий Дмитриевич подобрал на кафедре коллектив очень квалифицированных преподавателей, имеющих опыт работы на производстве, умеющих умело преподносить материал и в то же время достаточно требовательных. Особой требовательностью отличался Евгений Петрович Мастицкий – сын бывшего священника, прошедший трудную школу жизни уже в силу своего происхождения, и работавший на сложных триангуляционных вычислениях в геодезических партиях. Он не просто вел практические занятия, обучая приемам работ и сложным вычислениям, но, принимая зачеты, требовал укладываться в заданное время. То есть студенты осваивали приемы до автоматизма и знали их, как говориться, «на зубок». Был он человек довольно тяжелого склада, суровый, могучего (грузного) телосложения, почему и носил прозвище «бегемот». Я не питал к нему неприязни, хотя побаивался, зная его требовательность. Работал с теодолитом я легко и свободно, но сложнейшие математические задачи по уравниванию триангуляций давались гораздо трудней.
В результате тандем Лухтанов-Мастицкий за первый год обучения давал знания, необходимые для работы участковым маркшейдером, техником-топографом. Собственно говоря, этим знания, полученные за 5 лет учебы в институте (вернее сказать, необходимые для работы), и ограничивались. Никакие физики, химии, термехи, сопроматы, начерталки, интегралы и дифференциальные вычисления, и уж тем более, знания по научному коммунизму для работы на рудниках не потребовались. Полученные знания закреплялись на производственных практиках, где студенты работали на должностях инженеров и техников.
Много сил отдавал Григорий Дмитриевич для подготовки именно национальных кадров - маркшейдеров. Не секрет, что из глухой провинции, с рудников и шахт зачастую приезжала молодежь, слабо подготовленная в школе, без необходимых знаний по математике и особенно по геометрии, так необходимых для освоения курса геодезии. Приходилось дополнительно заниматься, терпеливо объясняя азы предметов, пропущенных в школе. В то же время он был принципиален в оценках, считая, что не может готовить специалистов на халтуру. Не раз вызывали его на «разговоры» к начальству вплоть до ЦК республики, пытаясь давить, проталкивая какого-нибудь протеже. Зато потом ему были благодарны молодые специалисты за полученные знания в родном институте. Особой гордостью Лухтанова была его ученица Канлыбаева – первая в Казахстане женщина кандидат технических наук (тема её была та же, что и у отца: Сдвижение горных пород под влиянием подземной разработки).
Вообще же, надо сказать, что, работая преподавателем в условиях сталинского режима, надо было быть очень осторожным. Политику видели во всем. Слежка, проверки на лояльность, предоставление на проверку конспектов, регулярное присутствие (всегда без предупреждения) на лекциях работников спецчасти, ведущих стенографические записи – все это было обычным явлением. Вспоминается случай, когда Григорий Дмитриевич (кстати, любящий и знающий русскую литературу), проводя занятия по топографической карте, условно и явно неосторожно назвал населенные пункты, процитировав из Некрасова: «Горелово, Неелово, Неурожайка-тож». Об этом тут же стало известно в первом отделе (спецчасти). Лухтанова прорабатывали на разных уровнях, вызывали в органы КГБ и ЦК. «Дело» кое-как обошлось, видимо, выручало «пролетарское» происхождение, так как отец в анкетах всюду писал: отец – сапожник. В другой раз на Григория Дмитриевича написал донос, поклеп, кляузу его сотрудник, очень хотевший занять место заведующего кафедрой. Донос состоял в том, что он обвинил отца в антисоветчине на лекциях и вспомнил происхождение семьи Лухтановых, о том, что отец отца (мой дед), работая сапожником, «разбогател» и держал лавку (продавал свою продукцию). Действительно, отец по наивности, доверяя как другу, все это рассказывал своему коллеге. Был большой разбор то ли в парткоме, то ли в профсоюзе. Но до КГБ дело, видимо, не дошло, да и времена изменились: Сталин к тому времени успел отдать душу богу. К чести сотрудников института все выступили в защиту отца и даже предложили этого человека выгнать. Но отец зла не держал, тут же простил своего сотрудника и даже пожал ему руку. Впоследствии на похоронах отца этот человек стоял перед могилой на коленях и, плача, просил прощения (возможно, выпивший).
В те годы выпускники маркшейдеры Казахского горного института высоко котировались и были на том же уровне, что и молодые специалисты, окончившие Московский и Ленинградский горные институты и успешно работали, часто продвигаясь по службе до высоких начальников. Могу назвать нескольких: М.Г.Седлов – главный инженер Зыряновского свинцовогот комбината, а затем директор головного института по проектированию объектов цветной металлургии страны – Гипроцветмет», А. Среданович бессменный и незаменимый инженер этого же института, Думанов – директор Лениногорского полиметаллического комбината, О.Исаченко – директор Соколовско-Сарбайского обогатительного комплекса и другие.
К концу войны в гражданской службе стали вводиться звания наподобие военных, придумывались формы одежды. Преподаватели Горного института получили звания: доценты – директора II ранга, профессоры – I ранга. Главным отличительным знаком были золоченые скрещенные молоточки на кителях и фуражке.
В конце 40-х в местном университете имени Кирова открылся геологический факультет, а в начале 50-х – Казахский женский педагогический институт. Отца пригласили туда преподавать, и он несколько лет там работал по совместительству.
Отработав положенный срок по своей специальности, маркшейдерии, могу с уверенностью сказать, что в жизни пригодилось лишь то, что преподала нам кафедра геодезии (и более всего отец, как бы нескромно это не звучало). Чуть-чуть пригодились знания по горному делу, маркшейдерии. А вот по геологии я все время ощущал недостаток знания минералогии, а такой дисциплины (очень нужной на производстве), как рудничная геология, нашим корифеям и в голову не пришло ее ввести в программу.
Скромные труженики геодезисты, маркшейдеры, кто о них вспоминает? (о такой профессии, как маркшейдер вообще мало кто знает). Геологи, по следам древних горных работ «открывшие» месторождение, которое 2500 лет тому назад уже разрабатывалось, становятся знаменитыми, отмечаются наградами и званиями (чудью разрабатывались 90% процентов «открытых» в наше время месторождений). Геодезист Чейкин, в начале XX века покрывший сетью триангуляции значительную часть Средней Азии (станции измерений стояли на вершинах Памира пяти и шести тысяч метров высотой). Аналогичную работу вели англичане со своей стороны, со стороны Индии. Когда на Памире обе работы соединились в одних пунктах, то оказалось, что в координатах между ними нет расхождений. Это ли не подвиг – точно измерить значительную часть земного шара, это ли не достижение?! А кто о Чейкине слышал? И разве это справедливо!
Тема сдвижения горных пород стала основной в научной деятельности Григория Дмитриевича, и по ней он защитил кандидатскую диссертацию, причем, очень поздно, в 1954 году, в возрасте 54 лет. Почему так поздно? Да по очень простой причине: он был занят на своей работе. Можно сказать, он жил для дела, готовил (и болел за это дело) маркшейдерские кадры, так нужные для производства. Он никогда не думал о своем престиже, и явно себя недооценивал и не настраивался на карьеру, в какой-то степени считая защиту диссертации второстепенным делом. Для этого не оставалось времени. Лишь спустя много лет, разбирая оставшиеся после него бумаги и документы, я обнаружил, что занимая должность заведующего кафедрой в течение 19 лет, он всё это время числился в отделе кадров исполняющим обязанности, то есть был как бы временным. Видимо, не обращал внимания на такую «чепуху», считая это пустой формальностью. Его недостатками было полное отсутствие тщеславия, простота и доброта. Ведь давая прекрасные отзывы на труды и учебники, написанные его коллегами в столицах, ему и в голову не пришло, что он сам мог бы написать ничуть не хуже, а возможно, и лучше. Об этом говорят его превосходные лекции, методика преподавания, дающая отличные результаты, практический и жизненный опыт, талант педагога и даже писателя, умеющего живо и увлекательно излагать свои мысли. Он остался в памяти своих учеников, как учитель геодезии и маркшейдерского дела, и пока они были живы, помнили о нем. Теперь большинство из них ушло из жизни, и память о Григории Дмитриевиче постепенно стирается, так же как и история технического образования в стране. И очень жаль, что теряется связь поколений, будто история техники и высшего образования в Казахстане началась не с 1930 года, а с 1991.
На нездоровье отец почти не жаловался. Его смерть была совершенно неожиданной и поразила коллег и всех его знавших друзей, родных и знакомых. Тяжелый грипп с очень высокой температурой. Надо было лежать, он же пошел в институт. От жара кровь запеклась, произошла закупорка вен кишечника. Возможно, сказались перенесенные ранее отцом два тифа, в том числе брюшного. Операция одна, вторая, заражение брюшины, перитонит. Отец умер в страшных мучениях.
На поминках какой-то преподаватель института сказал: «Если бы все были, как Григорий Дмитриевич, давно был бы коммунизм». Кем же был мой отец? Незаурядный человек, из сына деревенского ремесленника выросший в инженера-специалиста высокого класса. Примерный семьянин, большой энтузиаст и патриот своей специальности – маркшейдерии. Эту любовь к профессии прививал и своим воспитанникам студентам. Будучи на руководящей работе 20-30-е годы, много сделал для становления маркшейдерской службы на горнорудных предприятиях цветной металлургии Казахстана. Можно сказать, что он был одним из тех, кто стоял в истоках горно-технического образования в республике, начиная с им организованных маркшейдерских, топографических курсов в Семипалатинском геолого-разведочном техникуме, без сомнения, положивших начало и Казахскому горно –металлургическому институту.
О работе маркшейдера читайте: Проза. Ру. А. Лухтанов. Записки рудничного маркшейдера.
А. Лухтанов. 08. 02. 2021 г.
Продолжение см. Казахский горно –металлургический институт. Студенческая жизнь
|
